Художественная система Джойса включает произведения разных форм - стихи, рассказы, романы, пьесы. Их появлению предшествуют статьи о драме, природе драматического, о соотношении «драмы и жизни». Именно так и названа программная статья Джойса - «Драма и жизнь». Драму Джойса определяет высочайшая форма искусства и противопоставляют литературе как низшей форме. Драма имеет дело с основными и вечными законами бытия, литература - с непостоянным и переходным. Рассказывая о драме, Джойс не имеет в виду определенный жанр, не имеет в виду произведение, написанное для сцены. Драму он трактует как «взаимодействие страстей», «драма - это борьба, развитие, движение в любом направлении»; «неправильно ограничивать драму сценой; драма может быть воспроизведена на картине так же, как она может быть спета или сыграна». Непременное условие драмы — передача «вечно существующих человеческих надежд, желаний и ненависти».

Для примера Джойс ссылается на драмы Г. Метерлинка: насколько бы не были его герои подвластными фатуму и похожими на управляемых чьей-то невидимой рукой марионеток, «страсти их глубоко человечные и потому изображения их является драмой». Об этом Джойс писал в статье, посвященной картинам венгерского художника Михая Мункача («Royal Hiberian Academy «Ecce Homo», 1899). Глубже эти мысли были развиты в статье «Драма и жизнь», отправной тезис которой — необходимость связи драмы с жизнью. Джойс — противник идеализации в искусстве жизни и людей: «одна картина Рембрандта стража целой галереи Ван Дейка». Свое понимание драматического Джойс связывает со стремлением к как можно всеохватывающим формам изображения жизни и человека. Именно в этом аспекте он и говорит о том, что основным материалом драмы является жизнь, о связи драмы с жизнью.

Драма возникает на земле вместе с жизнью и есть ее спутником; «она существует, еще не найдя формы», уже тогда, когда начинают свою жизнь на земле мужчина и женщина. «Форма вещей, как и земная кора, изменяется… Но бессмертными есть страсти, человеческая сущность в самом деле бессмертная, или это в героическую эпоху, или в эпоху науки». «Человеческое общество, — пишет Джойс, — является воплощением неизменных законов, которые вбирают в себя все капризное разнообразие мужчин и женщин. Сфера литературы — это сфера изображения их случайных поступков и наклонов — широкая сфера, и литератор имеет дело преимущественно с ними. Драма вместе с тем имеет дело прежде всего с основными законами во всей их наготе и божественной суровости и лишь после этого с теми, в ком они проявляются». Литератор имеет дело с непостоянным и переходным, настоящий художник — с вечным и неизменным. Драматизм существования людей воссоздает Джойс в своих рассказах; крупной драмой, созданной им, станет «Улисс».

В статье «День толпы» Джойс анализирует взаимоотношения художника и общества, утверждая право творческой личности на полнейшую свободу и изоляцию от общества ради служения искусству, ради создания безупречных эстетичных форм. Эти постулаты будут развиты позднее в романе Джойса «Портрет художника смолоду». В 1903—1904 гг., делая записи в дневниках, Джойс сформулировал основные постулаты своей эстетики, не раз ссылаясь при этом на философа-схоласта Тома Аквинского. Здесь дает он определение прекрасному, пишет о конечной цели и назначении искусства. «Те явления прекрасные, восприятие которых приносит удовлетворение», — утверждает Джойс. Цель искусства он видит в эстетическом наслаждении, которое оно приносит, не связывая свое понимание прекрасного с этическими началами, считая, что за самой своей природой искусство не должно быть ни моральным, ни аморальным. Произведение искусства вызывает у людей статические эмоции, закаляет их и доводит до состояния покоя — эстетичного стазиса.

Любую попытку нарушить его и разбудить в человеке желание действовать Джойс расценивает как нарушение законов прекрасного. Он разделяет произведения на три основных вида — лирические, эпические и драматические, пишет о развитии искусства как движения от более простых видов к более сложным — от лирики до драмы. В своем собственном творчестве Джойс воссоздал и повторил это движение, начал с поэтического сборника «Камерная музыка» и закончив его «Поминкамипо Финнегану», который, как и «Улисс». Он задумывал как драму.

Последовательность постулатов, выдвинутых Джойсом, присуща определенная двусмысленность, которая дает основания к их разному толкованию. Такая двусмысленность скрыта в постулате о связи красоты и истины. Эта связь в рукописи «Стивена-героя» Джойс подчеркивает словами: «Искусство не является бегством от жизни. Оно является чем-то полностью противоположным. Искусство — это основное выражение жизни». Со временем, работая над «Портретом художника смолоду», это утверждение Джойс снял. Здесь герой романа говорит уже не о связи искусства с жизнью, а о близости красоты и истины: «Платон, кажется, сказал, что красота — это роскошь правды. Я не думаю, что это имеет хотя какой-либо смысл, но правдивое и прекрасное близки друг другу».

Однако от постулата о том, что «искусство является основным выражением жизни» («art is the wery central expression of life») Джойс не отказывается. В системе его эстетичных взглядов этот постулат реализуется в понятии «эпифания». В церковной лексике слово «эпифания» означает «богоявления». Джойс использует его для определения моментов духовного прозрения человека, высочайшей концентрации его духовных сил, что дает возможность проникнуть в суть явления, понять смысл того, что происходит. В « Стивени-герое» Джойс писал: «Под эпифанией он имел в виду неожиданное раскрытие душевного состояния, которое проявляется в грубости речи, в жесте или в просветлении ума. Он считал, что задачей писателя является как можно точное отображение этих эпифаний, сознавая, что они как таковые очень призрачны и мимолетны».

В истолковании Джойса «эпифании» — это и моменты познания, высочайшая степень восприятия; это прозрение, которое помогает определить место того или другого явления во всей сложности его взаимосвязей с природой. «Эпифания» — это вместе с тем и необходимое условие постижения прекрасного, заключительный этап в постижении красоты. В этом процессе Джойс выделяет три этапа, три сабли, каждый из которых отвечает трем основным свойствам красоты. Джойс определяет их, используя терминологию Томы Аквинского, как integritas, consonanta, claritas, т.е. целостность, гармония и ясность (прозрение).

«Эпифании» по-разному переданы в стихах, рассказах, романах Джойса, но каждый раз они становятся моментами прозрения, глубоко правдивыми и пронзительно яркими картинами реальной действительности во всей сложности присущих ей драматических конфликтов. Поток живых чувств, мыслей, страстей поднимается из глубин. Размытость и неуловимость образов в стихах Джойса объединяется с проникновенной лиричностью, искренностью чувства. В рассказах сборника «Дублинцы» «эпифании» — это моменты, в которых, как в фокусе, концентрируются чувство, помыслы, желания героев, это мгновенности постижения самого себя, своей судьбы.

Линия Блума выдержана в другой стилистике: доминируют детали, детали бытового характера, что-то жизненно-приземленное, материальное и теплое, целиком конкретное. «Дублинский Пэр Гюнт», как называл Джойс своего героя в первоначальных набросках, замыслах, из которых сотворился со временем «Улисс», многоликий. Этот буржуа-обыватель, «большой мещанин», «рогоносец», чуткий и добрый; он отдан семье, тяжело переживает потерю сына, страдает из-за измены Мерион; он охотно помогает людям. Сквозь весь роман проходит тема Блума-путешественника, гонимого и одинокого. «Блум» — цветок, проросший с ирландской земли, но лишенный корней.

«Поток сознания» Блума прозаичный, его обседают мысли о повседневном и будничном, его интеллектуальный багаж скромный. Тем не менее, дом Блума, его «Итака», становится приютом для Стивена. Именно здесь во время продолжительного ночного разговора Дедалус и Блум приходят к мнению об общности взглядов и похожести вкусов; становится очевидной их внутренняя родственность и близость. Они разговаривают о музыке и литературе, Ирландии и воспитании в иезуитских колледжах, о медицине и много другом. И происходит это в доме на Эклес-Стрит, в царстве Леопольда Блума. Мир вещей окружает Стивена, затягивает его в себя — белье на шнурке, посуда на полках, громоздкая мебель, большие настенные часы.

Радость жизни, земной сущности человека утверждаются во внутреннем монологе Мерион, что завершает роман. Эти две с половиной тысячи слов, неразделенных разделительными знаками, этот отвесный поток воспоминаний, ассоциаций, мыслей, которые перерывают друг друга, является синтезом и вместе с тем самым глубоким проявлением самой сути «Улисса».