Сочинение по рассказу А. Чехова «Человек в футляре» Теплая погода. Ясный, радостный, хотя и не солнечный день. Странное лицо в  теплом пальто на вате, в темных очках, в калошах, с зонтиком  садится на извозчика и приказывает поднять верх. Удивленный извозчик старается что-то переспросить, но вдруг понимает, нет смысла вопрос задавать: уши его пассажира заложены ватой. Ну что же! Поехали! Куда? Подальше от настоящего, поглубже в прошлое, к любимой Греции - и куда угодно, лишь бы подальше от действительности, к реальному, такой страшной и непонятной жизни.

Нет, это не герой фильма ужасов и не наемный тайный агент. Это учитель, герой рассказа Чехова «Человек в футляре». Этот человек уже заживо похоронил себя в своих чехольчиках и футлярах, в непроницаемой оболочке, которую сам   себе и создала.

Ну и Бог с ним, как хочет, так и живет, и было бы это его личным делом если бы жил он в норке, как премудрый пескарь, который «жил - дрожал и умирал - дрожал». Но Беликов, дрожа сам, пятнадцать, лет заставляет дрожать всю гимназию - и учеников, и учителей. Ученикам он снижает баллы за поведение, требуя исключения неугодных, коллегам намекает на то, что есть «вышестоящие инстанции». Дрожит весь город: «боятся громко говорить, посылать письма, знакомиться, читать книжки и боятся помогать бедным, учить грамоты…» Кто боится, у того в глазах двоится, поэтому и терпят Беликова, усматривая в нем уже не рядового учителя - маленький человека, а большую угрозу. И Беликов действительно представляет угрозу. Вот он поднимается к учителю Коваленка. Чтобы «облегчить душу», как доброжелатель и старший товарищ, предостеречь: «Вы катаете на велосипеде, а эта забава совсем неприличная для воспитателя юношества». Дело не в велосипеде, а в жизненной позиции: «Вести себя нужно очень, очень осторожно».

Неожиданно Коваленко снимает с волка овечью шкуру: «Я не люблю,  впервые в жизни Беликов услышал правду о себе. Впервые испугались не его, а он кого-то.

 Этого оказалось довольно, чтобы на лице Беликова отразился ужас. Но и страх и ужас - движущие пружины подлости, которая превратила доброжелателя в доносчика, который считает за свою благородную обязанность «прибавить господину директору». Коваленко довольно было только «пихнуть» Беликова, чтобы тот «покатился ступеньками, гремя своими калошами». Падая ступеньками, он падал в собственных глазах. Он скатывался с той высоты, на которую сам себя и поднял, поддерживая свою значимость страхом, которым, как страшной инфекцией, заражал всех.

«Выпихивание» из нормальной человеческой среды целиком хватило для него, чтобы Беликова выпихнули из жизни. Начатая Пушкиным и Гоголем галерея образов «маленьких людей» нашла и похожее продолжение в образе Беликова. Мы сочувствуем умершим от горя  Башмачкину, умершему от страха Червяковую, пренебрегаем премудрым пескарем. Но никто же из них не мешал другим - они жили по принципу: «Мой дом с краю». Беликов же въехал со своим домом в чужую жизнь, беспардонно и беспощадно разрушая его. После смерти его лицо, уволенное от страха, в конце концов было веселым и кротким. В гробу Беликов выглядел по-человечески.

Вот почему, как пишет Чехов, «хоронить таких людей, как Беликов, это большое удовлетворение». Его смерть - намек, слабая надежда на другую, свободную, жизнь, и даже этого довольно, чтобы душа получила крылья. Но… «сколько еще таких людей в футляре и осталось… и сколько их еще будет…»

Нет, не смешной, а страшный Беликов и ему подобные. Беликов - белый. Не чистый, как первый снег или фата нареченной, а лишенный цвета, обесцвеченный от рождения альбинос - но не извне, а внутренне никакой.

В постоянном черном футляре он заживо похоронил себя, так как гроб - это  пожизненный футляр, а любой футляр - гроб при жизни.